72 метра - Страница 19

Это было настолько уникально, что начальство сразу как-то даже не соображало, что в него запустили, допустим, в торец предметом, а соображало только через несколько суток, когда Ал Алыч был уже далеко.

На этот раз он не нашел чем запустить, но зато он нашел что сказать:

— Какой… (и далее он сказал ровно двадцать семь слов, которые заканчиваются на «ак». Какие это слова? Ну, например: лошак, колпак, конак…)

— Какой.. — Ал Алыч позволил себе повториться, — мудак обнулил мне лаг?!

У всего центрального на лицах сделалось выражение «проглотила Маша мячик», после чего все в центральном стали вспоминать, что они еще не сделали по суточному плану.

Генерал Кеша побагровел, вскочил и заорал:

— Штурман! Вы что, рехнулись, что ли? Что вы себе позволяете? Да я вас…

Не в силах выразить теснивших грудь чувств, комдив влетел в штурманскую, увлекая за собой штурмана.

Дверь штурманской с треском закрылась, и из-за нее тут же послышался визг, писк, топот ног, вой крокодила и звон разбиваемой посуды.

Пока в штурманской крушили благородный хрусталь и жрали человечину, в центральном чутко прислушивались — кто кого.

Корабль в это время плыл куда-то сам.

Наконец дверь штурманской распахнулась настежь. Из нее с глазами надетого на кол филина выпорхнул комдив. Пока он летел до командирского кресла, у него с головы слетел редкий начес, образованный мученически уложенной прядью метровых волос, которые росли у комдива только в одном месте на голове — у левого уха

Начес развалился, и волосы полетели вслед за комдивом по воздуху, как хвост дикой кобылицы.

Комдив домчался и в одно касание рухнул в кресло, обиженно скрипнув. Волосы, успокоившись, свисли от левого уха до пола.

Штурман высунулся в дверь и заорал ему напоследок:

— Лы-ссс-ы-й Хрен!

На что комдив отреагировал тут же и так же лапидарно:

— От лысого слышу!

Кеша-генерал долго переживал этот случай. Но надо сказать, что, несмотря на внешность охамевшего крестьянина-середняка, он не был лишен благородства. Когда Кудинова представили к ордену и документы оказались на столе у комдива, то сначала он завозился, закряхтел, сделал вид, будто тужится вспомнить, кто это такой — Кудинов, потом будто вспомнил:

— Да, да… неплохой специалист… неплохой… — и подписал, старательно выводя свою загогулину.

Но орден штурману так и не дали. Этот орден даже до флота не дошел, его где-то наверху свистнули. Так и остался наш штурман без ордена. И вот тогда-то в утешение, вместо ордена, комдив и снял с него ранее наложенное взыскание, то самое — «за хамское поведение со старшим по званию», а вся эта история получила у нас название: «награждение орденом Хрена Лысого».

ПО ПЕРСИДСКОМУ ЗАЛИВУ

Тихо. По Персидскому заливу крадется плавбаза подводных лодок «Иван Кожемякин». На мостике — командир. Любимые выражения командира — «серпом по яйцам» и «перестаньте идиотничать!». Ночь непроглядная. В темноте, справа по борту, угадывается какая-то фелюга береговой охраны. Она сопровождает нашу плавбазу, чтоб мы «не туда не заехали».

— Ракету! — говорит командир. — А то в эту темень мы его еще и придавим невзначай, извиняйся потом по-английски, а я в школе, если все собрать, английский учил только полчаса.

С английским у командира, действительно… запор мысли, зато уж по-русски — бурные, клокочущие потоки. В Суэцком канале плавбаза головной шла, и поэтому ей полагался лоцман. Когда этот темный брат оказался на борту, он сказал командиру:

— Монинг, кэптан!

— Угу, — ответил командир.

— Хау ду ю ду?

— Ага.

А жара градусов сорок. Наших на мостике навалом: зам, пом, старпом и прочая шушера. Все в галстуках, в фуражках и в трусах — в тропической форме одежды. Из-под каркаса протекают головы. Это кэп всех вырядил: неудобно, вдруг «хау ду ю ду» спросят.

— Ду ю спик инглиш?

— Ноу.

— О, кэптан!

Кэп отвернулся в сторону своих и процедил:

— Я ж тебя не спрашиваю, макака-резус, чего это ты по-русски не разговариваешь?

Ночью все-таки получше. Прохладней.

— Дайте им еще ракету, — говорит командир, — чего-то они не реагируют.

Плавбаза стара, как лагун под пищевые отходы Однажды дизеля встали — трое суток плыли сами куда-то тихо в даль, и вообще, за что ни возьмись, все ломается

Катерок опять не отвечает.

— А ну — ка, — говорит командир, — ослепите-ка его прожектором!

Пока нашли, кому ослеплять, чем ослеплять, прошло немного времени. Потом решали, как ослеплять. Посланный включил совсем не то, не с того пакетника, и то, что он включил, кого-то там чуть не убило. Потом включили как надо, но опять не слава Богу.

— Товарищ командир, фазу выбило!

— Ах, курвы, мокрощелки вареные, электриков всех сюда!

Уже стоят на мостике все электрики. Командир, вылив на них несколько ночных горшков, успокаивается и величаво тычет в катерок.

— Ну — ка, ослепите мне его!

Прожектор включился, но слаб, зараза, не достает. Командир смотрит на механика и говорит ему подряд три наши самые любимые буквы.

— На камбузе, товарищ командир, есть, по — моему, хорошая лампочка, — осеняет механика, — на камбузе!

— Так давайте ее сюда.

С грохотом побежали на камбуз, вывинтили там, с грохотом прибежали назад, ввинтили, включили — чуть-чуть лучше.

И вдруг — столб огня по глазам, как солнце, ни черта не видно, больно. Все хватаются, защищаются руками. Ничего не понятно.

Свет метнулся в сторону, все отводят руки от лица. Ах, вот оно что: это катерок осветил нас в ответ своим сверхмощным прожектором.

— Товарищ командир, — спросили у кэпа после некоторого молчания, — осветить его в ответ прожектором?