Она сразу поверила, что я ей подарен, отдан навсегда в собсгвенность, но при этом она, как мне теперь представляется, все же опасалась, что эта собственность может взмахнуть крыльями и улететь, и на этом простом основании она подходила ко мне, как к стае голубей, бережно и осторожно. Чтоб не спугнуть.
Говорила она мало, никогда ни на чем не настаивала и с величайшей готовностью участвовала во всех тех бесчисленных безобразиях, которые я только мог ей предложить.
Мы лазили на деревья и прыгали с них, мы хоронили бабочек и таскали гусениц, мы залезали в лужи и рылись в земле…
… память моя, ты подсовываешь мне все эти глупости в такие минуты, когда нужно продираться сквозь трубопроводы, давить мышцы, кости, лицом тянуться к воздушной подушке, потому что везде в отсеке вода и в нее одна за другой уходят лампочки аварийного освещения, а вокруг тебя уже плавают несколько человек, барахтаются, им тесно, и плещутся какие-то предметы, которые то и дело касаются твоей щеки, а люди — и их головы торчат рядом с твоей головой — отплевываются, дышат тебе в лицо, а ты должен сказать им: «Тихо! Сейчас будем выбираться. Петров! Нырнул, и через люк на среднюю палубу, а там по поручню и до двери. Проверь — открыта или нет». — И он ныряет Он не думает. Ему некогда. За него думаешь ты. Ты для него и папа, и мама, и Бог…
… это я ходил за чаем. Был такой чай за пятьдесят две копейки. Бабушка здорово его заваривала: по всей квартире растекался густой аромат. Сейчас так не пахнет ни один чай. Она ставила его на газ на железку в фарфоровом чайнике, а я должен был следить за тем, чтоб чай не вскипел. Когда все чаинки всплывали и образовывали наверху шапку, следовало потушить…
… а вот и Петров. Прошла, кажется, вечность с того момента, как он ушел под воду.
— Ну?
— Есть проход и воздуха там больше.
— Поместимся?
— Да.
Умница. Значит, он пронырнул не только до двери, но и за дверь и там еще метров пятнадцать до воздушного пузыря. Отдышался и назад. Умница. Не хочется думать о том, что было бы если б он не нашел этот чертов пузырь.
— Все за Петровым в соседний отсек! Быстро! Интервал две секунды! — и вот уже все мы уходим под воду один за другим. Я — последний.
Темно. И в этой темноте нужно соблюдать объявленный интервал, а то получишь ногой по голове от плывущего перед тобой.
Никогда не думал, что мне придется вслепую нырять в воду внутри подводной лодки. Мы делаем это находясь почти у подволока. Над нами только трубы, и до них всего только сантиметров пятнадцать.
Не больше.
Труб не видно, но я их чувствую. Я сейчас все чувствую. Даже направление. Оно угадывается по тому движению, какое производит в воде тот, кто плывет перед тобой. Нужно плыть не вертикально вниз, а чуть вперед и вправо, шаря руками, отпихивая притопленные ящики, — там люк на среднюю палубу. В груди начинаются судороги, но они не от того, что воздух внутри кончается. Просто ты боишься, а надо успокоиться, нужно сказать себе: «Ничего, ты доплывешь, и люди будут целы.» — нужно бубнить себе: «Дотянешь, дотянешь, обязательно дотянешь». Тут на самом деле до люка метра три — ерунда, это нам раз плюнуть, потом до переборочной двери еще три. Только бы не застрять среди ящиков — они как взбесились, сколько же их, Господи, просто каша из ящиков! Пока жду своей очереди на проход, отбиваюсь от них. Это тяжело — ждать своей очереди. Нужно было делать интервал между людьми три секунды, чтоб не тратить время на такое сражение.
Нет, все правильно. Интервал две секунды. Иначе можно заблудиться. Только бы там места хватило на всех.
Есть! Последний исчезает за дверью, теперь и моя очередь. В груди больно, но я доплыву, доберусь обязательно до этой проклятой воздушной подушки…
… а в жару мы ходили босиком. Считалось, что покупать летом новую обувь неразумно: нога все равно вырастет, и сначала подошвы ног болели: кожа на них была очень чувствительная, и мы прыгали на одной ноге и шипели после каждого камешка…
… после переборочной двери нужно уйти влево, потом вперед. Все время что-то лезет навстречу, тычется в лицо — прочь, все в сторону.
Это большой отсек. Восемьсот кубов. Хорошо, если воздуха здесь около восьмидесяти. Но самое высокое место впереди, над трапом, и хорошо, если свободного пространства будет метров двадцать, тогда спокойно поместимся все.
Без паники! Ты под водой только пятнадцать секунд, и у тебя как минимум еще пятнадцать…
… у нас в соседнем дворе был пожарный бассейн. Вода там была коричневая, но в жару это не останавливало — бросались в воду и вылезали только когда губы синели. Лежали на солнышке, подрагивая от холода и возбуждения…
… плывем к трапу в центральный — это понятно. Пузырь над ним. А где ж ему еще быть. Это самое высокое место. По трапу вверх втягиваемся на руках, чтоб не прижало к подволоку, а то можно сдуру напороться на какие-нибудь выступы и раскроить себе башку.
… а во дворе рос виноград. Он забрался сначала на второй этаж, а через много лет оказался на пятом…
…Так! Хорошо! Добрались. А теперь поднимайся вверх медленно и осторожно, уворачиваясь от ног своих же подчиненных, — они сейчас наверняка всплыли все в куче и молотят ими почем зря, тянутся к воздуху, потому что вот же он, воздух, а когда он рядом, на какое-то время перестаешь ощущать себя человеком, только животным, у которого отнимают его собственную кожу. Фу ты! Все дышат, как лошади. Раз! Два! Вдох — выдох. Еще, еще, легкие раздирает, еще, ну…
Перекличка…
Все на месте. Отзываются хриплыми голосами — горло перехватило. Это ничего, ничего. Сейчас, сейчас пройдет.